Мы давно привыкли, что рассуждать о молитве —
прерогатива священников и монахов. Ну, в крайнем случае,
профессоров богословия. Но у кого что болит, тот о том и
говорит. А для меня и, рискну утверждать, для подавляющего
большинства людей, считающих себя верующими, молитва
сегодня — тема больная.
Как-то в воскресение после Литургии перед выносом креста
батюшка, как обычно, говорил проповедь. На этот раз о том,
как важно и нужно молиться. Народ вежливо ждал, когда уже
можно будет приложиться к кресту и — домой. Особого
энтузиазма на лицах не было. Кто-то слонялся по храму,
кто-то что-то выбирал у свечного ящика, кто-то, встретив
знакомых, мирно беседовал… И только стоявшая рядом
со мной женщина внимательно вникала в слова пастыря
духовного. Слушала-слушала и вдруг, обернувшись ко мне,
ища сочувствия, в сердцах бросила: «Эх, жизни они,
наши отцы, не знают…»
Нет,
это она зря. Всё они знают. Они же не на облаке живут.
А чего не знают, мы им каждый день на исповеди
рассказываем. Но что толку копья ломать? Мне как-то
один батюшка сказал: «Чего с тобой разговаривать,
если ты все равно не слушаешься?» И ведь прав
был. Кончится служба — поцелуем крест, включим
свои айфоны, и понесут нас волны моря житейского к
семьям, друзьям, делам, телевизорам, фейсбукам и
твиттерам… Как там в песенке, которой нас уже
сорок лет потчуют на Новый год? «О
сколько нервных и недужных связей, дружб
ненужных — во мне уже
осатаненность!» Нет, они все-таки молодцы, эти
советские классики, рано мы их списали в утиль. Может,
от этой-то осатаненности
и не доходят до нашего сознания слова
священников о молитве и покаянии?
«К свету идяху, Христе, веселыми
ногами»
Почему у нас в храмах все больше суровых скорбных лиц?
Даже на Литургии. Даже на Пасху! А меня учили:
«Держись проще и веселее, христианин вовсе не должен
представлять собой какую-то мрачную фигуру, изможденную
аскетическими подвигами и служащую укором для других. Даже
если у тебя это и искренно — все равно — долго
так не прожить, и реакция может пойти как раз в обратную
сторону».
Я-то, воспитанная советской школой, всегда была уверена,
что человек рожден для счастья, как птица для полета. И
Церковь меня в этом только утвердила. Может, потому, что я
впервые вошла в нее в Пасхальную ночь?
До этого я никогда не заходила в храм во время службы
— там люди молятся, а я что, глазеть на них приду,
как в зоопарк? А тут как-то само вышло: подруга затащила,
за компанию. Народу битком, все со свечками в руках, свет
притушен, где-то впереди что-то происходит, но из-за голов
ничего не разобрать… Подруга куда-то нырнула,
вынырнула с двумя свечами, одну дала мне. И тут, словно по
команде, все вдруг затихло, и откуда-то еле слышно
донеслось: «Воскресение Твое, Христе Спасе, Ангели
поют на небесех…» И побежали по толпе огоньки
— от свечки к свечке, и поплыли из глубины на нас
хоругви, двинулся крестный ход — и я за ним. Кто-то
протянул мне горящую свечку, я зажгла от нее свою и вдруг
почувствовала: это мой дом, и никуда я больше из него не
уйду. Такого абсолютного счастья я никогда не испытывала.
И ни одного сурового лица вокруг. И все поют. Просто от
радости.
Через неделю я крестилась.
А много лет спустя наткнулась в дневниках отца Александра
Шмемана практически на то же переживание: «Некоторые
вещи (дни, минуты) я не вспоминаю, а помню, как если бы
они сами жили во мне. В эти минуты дана была некая
абсолютная радость. Радость ни о чем, радость оттуда,
радость Божьего присутствия и прикосновения к душе. И опыт
этого прикосновения, этой радости потом
определяет ход, направление мысли, отношение к жизни и т.
д. Например, та Великая Суббота, когда перед тем как идти
в церковь, я вышел на балкон и проезжающий внизу
автомобиль ослепляющее сверкнул стеклом, в которое ударило
солнце. Все, что я всегда ощущал и узнавал в Великой
Субботе, а через нее — в самой сущности
христианства, вспыхнуло, озарило, явилось в то мгновение.
Вечная жизнь — это не то, что начинается
после временной жизни, а вечное присутствие всего в
цельности. Все христианство — это благодатная
память, реально побеждающая раздробленность
времени, опыт вечности сейчас и здесь».
Ни о Православии, ни о Церкви я ничего толком не знала, а
уж о молитве вообще понятия не имела.
Загадка Евангелия
Тогда, на Пасху, вернувшись со службы, мы с подругой до
утра проговорили. Первый раз в жизни я взяла в руки
молитвослов. Открыла — и зачиталась. Просто
оторваться не могла: схватила какую-то школьную тетрадку,
начала переписывать… Славянские слова молитв и
псалмов сразу и навсегда пробили меня насквозь своей
красотой. Как когда-то в юности прекрасные чужие стихи,
они запоминались сами, потому что лучше и полнее выражали
мои чувства, чем если бы я пыталась сделать это сама.
Но эмоции, даже самые сильные, недолговечны. А что дальше?
Я решила: проживу год, стараясь делать все, что положено,
а там разберемся. Сказано читать утренние и вечерние
молитвы — буду читать, сказано ходить в церковь по
субботам и воскресеньям — буду ходить, сказано раз в
месяц исповедоваться и причащаться — буду, сказано
поститься — буду… Но как же все это оказалось
трудно! Церковнославянского языка я не знала, на службах
стояла на одних эмоциях: слова три поймешь — уже
хорошо. Это сейчас на любом свечном ящике можно купить
толкования, пояснения, поучения, молитвословы на любой
вкус. А тридцать лет назад тоненькую брошюрку
«Всенощное бдение и Божественная литургия» я
выпросила у знакомых почитать только через несколько
месяцев после крещения.
Но труднее всего было с утренними и вечерними молитвами.
Мало того, что при всей красоте текстов больше половины
слов непонятны, так еще попробуй встрой их чтение в
ежедневную рутину, в которой им ну никак не находится
места…
А Евангелие? Не то чтобы я была какая-то особенно тупая,
но продиралась я к его пониманию, спотыкаясь на каждом
шагу. Нет, в целом-то мне, вроде, все было понятно. Но там
же сказано: Чт вы зовете меня: «Господи!
Господи!» и не делаете того, чт Я
говорю? (Лк 6:46). Значит, нужно делать. А для
этого мало понять, даже с помощью святых отцов и
богословов. Нужно как-то пропустить это все через себя,
переварить, сделать своим, неотъемлемым. Помните? И я
пошел к Ангелу и сказал ему: дай мне книжку. Он сказал
мне: возьми и съешь ее; она будет горька во чреве твоем,
но в устах твоих будет сладка, как мед (Откр
10:9).
Как-то в записках Аделаиды Герцык «Подвальные
очерки» наткнулась я на слова приговоренного к
расстрелу русского дворянина, сказанные им автору в
подвале ЧК: «Мне кажутся дикими разговоры о Боге
среди обыденной жизни. Евангелие — это сумасшедшая
книга. И потому так трудно ее понять. Христос дает ответы
вне времени, а спрашивают его люди, которые не могут
перейти эту черту. И потому кажется, что они говорят
о разных вещах и не понимают друг друга».
Но мне-то предлагается здесь, «во времени»,
жить по Евангелию. А там, между прочим, сказано:
«Непрестанно молитесь». Это как? Я же не в
безлюдной пустыне живу, как какой-нибудь древний
отшельник, а в Москве. И домашних моих все эти мои
христианские упражнения здорово раздражают. А работаю я в
советском издательстве, и голова моя там занята чем
угодно, только не молитвой…
Параолимпийские игры
Вообще-то, митрополит Сурожский Антоний утверждал, что
человек молится всегда: «Нам думается, что молитва
присутствует лишь тогда, когда мы вежливой, складной речью
выражаем свое отношение к Богу и мировым вопросам…
Мы забываем, что молитва вырывается из сердца, и всякий
крик нашего существа есть молитва. Разумеется, мы не
осознаем, что молимся все время и настойчиво… И, я
думаю, очень важно нам осознать, что предмет нашей молитвы
и тот, к кому обращена эта молитва, — не всегда
Бог… Нам не предлагается выбор — молиться или
не молиться; нам предлагается выбор — молиться Богу
или с рабской мольбой, с протянутой рукой обратиться к
князю мира сего, в надеже на подачку, которая будет
обманна, потому что он всегда обманывает».
Вот как хочешь, так и крутись. Читаю у отца Серафима
(Роуза): «Чтобы успешно противостоять миру, точащему
наши души, нужно получать постоянные
«впрыскивания» неотмирности. Стоит хоть на
день их прервать — и мирское задавит, на два —
поглотит совсем. Вскорости заметим, что и мысли у нас уже
обмирщенные, и мы все меньше и меньше этому
противимся… Нет рецепта богоугодной православной
жизни. Всякое ее внешнее проявление может оказаться
фальшивым, все зависит от состояния души, трепетно
предстоящей Богу…».
И опять все у меня упирается в правило. Все отцы твердят:
бессмысленно тупо вычитывать молитвы из молитвослова,
нужно сосредоточиться, произносить их от сердца, как свои.
Тридцать лет я бьюсь над этой неразрешимой задачей. Листаю
свои дневники. 1985 г.: «Как только начинаю читать
правило — в голове сразу калейдоскоп обрывков самых
разных мыслей, воспоминаний и впечатлений». 1988-й,
1993-й, 1996-й, 1999-й — все одно и то же…
Тогда зачем это все? Да просто я точно знаю, что больна.
Хронически. Практически инвалид детства. И если я не буду
заставлять себя каждый день читать утренние и вечерние
молитвы (а если сосредоточится не удается, то и по два-три
раза) и главу из Евангелия и хотя бы по воскресеньям
ходить в храм — всё, паралич мне обеспечен. Где
найти для всего этого время и место? Не знаю, каждый раз
— по ситуации. Трудно? Не то слово. А кто сказал,
что будет легко? Но куда деваться-то, если болен? Спросите
параолимпийцев, трудно ли без ног или с повреждением
спинного мозга, на коляске, играть в баскетбол или регби?
Играют же, хоть и остаются инвалидами.
Я долго не понимала, почему мне все твердят: подвиг,
подвиг, подвиг… Ну почему я должна превратить всю
жизнь в какое-то непрерывное преодоление? А мне говорили:
«Всякий христианин — подвижник. Человеческая
природа так искривлена, что на нее приходится жестоко
нажимать, если хочешь выровнять себя по евангельским
меркам, и выравнивать приходится каждый день, каждый
час».
Выходит, если не тренироваться, так и пролежишь всю жизнь
бревном — изнемогая от жалости к себе и злобы на
весь мир за такую чудовищную несправедливость? А если
через лень и боль все-таки каждый день вытягивать себя на
тренировку? Насколько велик шанс в конце концов
приобщиться азарта и радости наравне со здоровыми?
Учиться,
учиться и учиться…
Моя подруга как-то пожаловалась, что не может читать
молитвы из молитвослова — ну не чувствует она их
своими, хоть тресни. Мне повезло, у меня такой проблемы не
было. Зато была другая: не миновала меня общая участь
многих новоначальных: начитавшись святых отцов-аскетов и
«заполировав» образовавшийся в голове
немыслимый коктейль «Откровенными рассказами
странника», мало кто не примерял на себя
«смиренные ризы исихастов». Слава Богу, что
рядом были люди мудрые и опытные, которые умели сдерживать
эти безумные порывы.
Как-то, когда я очередной раз пристала к одному из них с
вопросом, как же мне «умно» молиться Иисусовой
молитвой в моей повседневной московской жизни, он сказал:
«Молись, только хоть шепотом, но непременно вслух, а
вместо четок перебирай фаланги пальцев».
«Батюшка, как же я буду это делать в метро?»
— оторопела я. «Ничего, за сумасшедшую будут
принимать — зато приставать никто не будет»,
— был ответ.
После таких обливаний холодной водой на
«подвиги» уже не так тянуло. Тем более что
утолить жажду духовную было где — десять лет
параллельно работе в светском журнале шло врастание в
жизнь церковную: попросили помочь — пришлось учиться
сначала на чтеца, потом на уставщика, потом петь на
клиросе, потом регентовать… Тропари, кондаки,
стихиры, паремии, всенощные, часы, литургии, молебны,
панихиды, отпевания — тысячи прекрасных молитвенных
слов, многократно пропущенных через твое сознание…
А молитва? Спросите тех, кто поет на клиросе, удается ли
им там помолиться.
А тут еще отцы мои духовные задачки подкидывают:
«Помолчи. Мы все: дай, дай, помоги, помилуй —
тараторим, тараторим. Где же тут Богу хоть слово вставить,
чтобы мы его услышали. Остановись, замолчи перед Ним хоть
на минуту, ни о чем не думай, просто умились, глядя на Его
образ». «Ты Бога благодаришь? Или все только
клянчишь?»
А потом школа кончилась. Выпускным экзаменом стали полгода
послушания в монастыре. Когда пришла пора решать,
оставаться там или нет, батюшка, который меня туда
направил, сказал просто: «Если готова быть всем
слугой — иди в монастырь, нет — уходи».
Я честно сказала: «Нет, не готова». И получила
благословение идти работать… на радио, в английскую
службу Иновещания, там у батюшки были чада духовные.
Как же меня ломало! Как наркомана. Пытка шумом физическим.
Пытка шумом информационным. Попробуйте помолитесь, когда
вы по двенадцать часов в день переводите политические
новости. И, главное, зачем? Кому все это нужно?
Это я поняла только несколько лет спустя, когда родители
мои стали болеть и сдавать, а наша бесплатная медицина
окончательно превратилась в денежный пылесос. Но ведь
помощь близким в их немощи, да еще если их каждодневная
нужда в нас растягивается на долгие годы, без молитвы
— ноша неподъемная. Иначе жизнь превращается в
нескончаемую муку и для помогающего, и для принимающих
помощь. А как втиснуть все это в те же неизменные 24 часа?
Я тебя люблю
Впрочем, молиться за других у меня всегда получалось как
раз лучше всего. Особенно, когда молишься о ком-то, кого
любишь. Тут откуда что берется: и сердце открыто, и
внимание сосредоточено, и все твое существо устремлено к
Богу! Но не ради Него, не от ощущения Его присутствия,
веры в Него, тоски по Нему, стремления почувствовать и
исполнить Его волю, а потому что душа твоя болит о ком-то.
Но не о Боге. Проходит время, боль стихает, и снова
рассеиваешься и охладеваешь — до следующего
испытания.
Смотрю на влюбленных и завидую — они по сто раз на
дню обмениваются эсэмэсками, весь смысл которых, по сути,
сводится к одному: «Я тебя люблю». И не
надоедает! А если любимый не отвечает? Пишешь ему, пишешь,
а в ответ — тишина? Места же себе не находишь, пока
не выяснится, что это просто мобильник «завис»
или у оператора сбой. А тут, когда без молитвы в
«мобильнике» моей души садится аккумулятор и я
уже просто не в состоянии услышать Бога, я этого даже не
замечаю.
Когда-то мне говорили: «Голод по Богу иногда так же
важен, как молитва. Если дела житейские мешают тебе побыть
с Ним, пообщаться с Ним, просто помолчать в Его
присутствии, а тебе больше всего на свете хочется именно
этого — это твое стремление уже и есть твоя
молитва». И еще: «Если тебе в кои-то веки
удалось сосредоточиться и начать молиться со вниманием, и
в этот самый момент к тебе кто-то придет или позвонит и
попросит помощи, брось все и иди, помогай. Потому что
молитва твоя — это твое частное дело, а помощь
ближнему — дело Божие».
Ну, с помощью, вроде, все понятно, об этом еще Иоанн
Лествичник писал. А вот с молитвой-то как быть? Как
молиться, да еще постоянно, человеку, живущему сегодня в
мегаполисе? Студенту, врачу, программисту, менеджеру,
журналисту, официанту, водителю, лавирующему в бесконечных
пробках? Начинает казаться, что внутреннее пространство
для молитвы осталось разве что у таджиков-дворников.
И вдруг на самом бегу пронзит какая-нибудь сущая безделица
— алая ветка клена, вспыхнувшая огнем в лучах
осеннего солнца, стайка снегирей, неведомо каким ветром
занесенная в самый центр города, первый хруст снега под
ногой на морозе — радостью жизни, той что за делами,
и само рванется из самого сердца: «Слава Тебе,
Господи! Слава Тебе!»
Так можно ли молиться в большом городе? Конечно, можно. Не
молиться — нельзя. Сколько раз бывало —
думаешь: «Да гори оно огнем! Все равно ничего не
получается. Буду жить, как все нормальные люди». И
какое-то время живешь. Но мелькнет на горизонте отблеск
той, пасхальной радости, которой ты когда-то приобщился, и
затоскует, заноет душа, и такими бессмысленными и блеклыми
покажутся все другие радости, что, спотыкаясь и падая,
снова выбираешься на знакомую дорогу и бредешь.
Прав, видно, митрополит Антоний. «Если то, что ты
получил первоначально, для тебя оказалось драгоценностью,
тогда стоит искать всю жизнь. Даже если только к концу
жизни найдешь — все равно стоит всю жизнь искать,
потому что без этого нельзя жить».
О пользе пробок
Протоиерей Максим Козлов,
настоятель домового храма святой
мученицы Татианы при МГУ им. М. В. Ломоносова
Думаю,
сама постановка вопроса о сложности молитвы в
современном мегаполисе — несколько
романтическая. Она предполагает, что раньше в
какие-то другие, благословенные времена у людей были
необходимые для молитвы тишина и покой, а сегодня мы
их лишены. Однако из мемуаров людей, живших, скажем,
в позапрошлом веке, хорошо видно что многие из них в
своей духовной жизни сталкивались с точно такими же
проблемами. Да, у них не было айфонов и айпадов, и
шумели тогда на улицах не автомобили, а другие
средства транспорта. Но вспомним хотя бы о количестве
детей, обыкновенном для того времени, и сразу станет
понятно, что тишины и покоя у огромного количества
людей и в прежние времена было столь же немного, как
и у нас сегодня. Также нельзя сказать, будто где-то
там, за МКАД, в тихой провинции человеку проще
молиться. Конечно, люди живут там размереннее и
спокойнее, чем в столице, но и у них тоже —
свой круговорот неотложных дел.
Поэтому чтобы сегодня духовно настроиться на молитву,
нужно как минимум отказаться от этой исключительной оценки
нынешнего времени и места, которые будто бы
«чрезвычайно затрудняют нашу духовную жизнь».
Любые внешние обстоятельства жизни, лишая нас одного,
всегда дают нам что-то другое. Надо только постараться это
«что-то» разглядеть и научиться использовать.
Например, сегодня в большом городе мы много перемещаемся в
пространстве, все время куда-нибудь едем — в метро
или в автомобиле, стоим в пробках... Молиться в пути
— одна из наилучших возможностей. Тут есть время и
для практики умной молитвы, и для чтения выученной части
правила. Если даже это затруднительно, у нас есть
достижения современной цивилизации — можно поставить
диск в машине или включить плеер в метро. И в какой-то
степени изолировать себя от окружающего мира, слушая
молитву в записи.
Кроме того, можно и нужно молиться еще и своими словами.
Нельзя сводить молитву только к вычитыванию или
выслушиванию готового текста, написанного не тобой, а
другими людьми. Но также нельзя свести молитву и к другой
крайности, когда человек говорит себе: ну все, теперь я
буду молиться только своими словами. Ибо в итоге это будет
значить, что мы:
а) минимизируем молитву — потому что редко кто
способен молиться своими словами долго и серьезно;
б) почти у каждого человека в таком случае образуются свои
формульные тексты, которые будут пониже и пожиже как
формой, так и содержанием. Ведь тексты молитв,
составленных святыми, основаны на духовном опыте этих
святых, стремившихся к единому на потребу (Лк
10:42). В нашей жизни и в наших молитвах этого
стремления куда меньше. Поэтому разумнее всего соблюдать
некий баланс — и своими словами молиться, когда душа
этого просит, и правило ни в коем случае не оставлять.
Общий для всех совет тут один: не разводить руками и
не жаловаться на окружающую действительность, а всегда
стараться увидеть и максимально использовать те
возможности для молитвы, которые Бог дает нам здесь и
сейчас.
14 / 02 / 2012
